Книга «Гласность» и свобода - Сергей Иванович Григорьянц

провокатор КГБ – Михаил Потемкин5.

Впрочем, создание новых псевдодемократических организаций – это уже знак нового времени. А тот, первый, год работы «Гласности» – восемьдесят седьмой и четыре с небольшим месяца восемьдесят восьмого (до ее первого разгрома) – еще мало чем отличался от советских лет. Уже с сентября пошли ругательные статьи в советских газетах – совершенно такие же, как статьи о «Бюллетене В» после моего второго ареста, и они всё так же пугали многочисленных советских либералов.

С внедрением агентуры в «Гласность» у КГБ, по-видимому, тогда не было успехов, но зато в единственной уцелевшей в советское время демократической организации «За установление доверия между Востоком и Западом» (в просторечии – «мирников») скандал шел за скандалом.

Это была очень тонко и умно созданная географом Юрием Медведковым и долгопрудненскими физиками Хронопуло, Крочиком, Сергеем Ивановым и другими) по преимуществу московская молодежная организация, цели которой, сформулированные в названии, формально не могли вызывать у советских властей возражений, а необычайная по тем временам структура – с полным равноправием всех членов без каких-либо руководящих лиц или советов, где не было даже списка или обусловленного членства, делала невозможной ее дезорганизацию. Были еженедельные собрания на квартирах, чаще всего у Андрея и Иры Кривовых – потом они работали в «Гласности», а позже – в «Русской мысли» в Париже, и несколько наивные обсуждения всего, что происходит в мире. Вскоре за них принялось КГБ. В ленинградскую группу был внедрен в качестве одного из посетителей бывший солдат, отсидевший срок по сфабрикованному обвинению в шпионаже, но поддавшийся шантажу – не хотел оказаться в лагере вновь – и публично покаявшийся. В Москве на собрания «мирников» внезапно начали приходить некие люди и объявлять, что организацию они распускают. Когда их разоблачили и больше они к «мирнкам» являться не могли, именно их «Комитет по культурным связям с заграницей» включил как «неформалов» в официальную советскую делегацию в Ковентри на конгресс организации «За европейское ядерное разоружение».

Странность, трудно осознаваемая сегодня, состояла в том, что на каждую квартиру, где велись относительно свободные разговоры, где жил кто-то из бывших лагерников или родственники человека сидевшего или высланного, как правило, приходилось по два-три провокатора. Эта поразительная избыточность, превращавшая каждую квартиру, каждый из возникавших диспутов, семинаров в доморощенный вариант честертоновского «Человека, который был четвергом», где все участники тайного общества оказались агентами полиции, думаю, не была преднамеренной со стороны КГБ.

Просто за двадцать лет десятки тысяч политически активных людей прошли через лагеря и психушки (а многие все еще там находились), были высланы или сами уехали в Израиль, США, страны Западной Европы, но все те, кто на них стучал, были свидетелями обвинения в судах или был сломлен до или после ареста – все эти люди по-прежнему жили в своих квартирах, занимались своим делом и сохраняли добровольные или вынужденные связи. И теперь стали общественно активны. Разбираться в том, кто есть кто, никаких сил не было, к тому же мы относились к ним с жалостью и даже сочувствием – человек сам не знает, в чем и когда он окажется слаб, но это не значит, что он навсегда останется таким. Так или иначе, в эти год или полтора, до тех пор, пока общественные движения не стали массовыми, а все еще оставались маргинальными, под надзором КГБ, демократическое движение в России выглядело странно и, пожалуй, непривлекательно, хотя там были и вполне замечательные люди.

Активными организаторами этого движения была структура ЦК ВЛКСМ – его бюро, сотрудником которого был, к примеру, Андрей Исаев, внезапно из комсомольцев ставший анархистом и разгуливавший по Пушкинской площади под черным знаменем с черепом и костями, потом столь же внезапно ставший активным лидером якобы независимых профсоюзов (но всегда поддерживавший – несмотря на свою независимость – М. В. Шмакова), а теперь, как известно, один из руководителей «Единой России». Еще более важным деятелем комитета молодежных организаций при ЦК ВЛКСМ был нынешний вице-премьер Дмитрий Рогозин (руководитель международного отдела). Тогда он наряду с Баркашовым и Веденкиным любил фотографироваться в фашисткой форме, которую они называли национально-русской. Гораздо более приличным, хотя тоже очень неоднородным оказался дискуссионный клуб, созданный комитетом комсомола в Центральном экономико-математическом институте (ЦЭМИ) и, конечно, поднадзорное движение «Перестройка-88».

Более сообразительные комсомольские вожди в это же время брали беспроцентные кредиты в государственных банках (один из них – шесть раз подряд) – их, как правило, не возвращали или возвращали, когда курс рубля снижался раз в десять, – и становились сперва очень богатыми людьми, а после путча, с помощью Гайдара и Чубайса, – своими, доверенными миллиардерами. Это было надежнее для комсомольской номенклатуры, чем даже блистательная, но недолгая карьера их коллеги из Свердловска – государственного секретаря Геннадия Бурбулиса. Как в годы расцвета советской власти из комсомольской верхушки отбирали в КГБ, так теперь – в демократы и миллиардеры. Собственно говоря, комсомольцами были почти все молодые люди в Советском Союзе. Но одни были пробивными, беспринципными (поскольку ни в какие коммунистические идеи не верили), прокладывавшими себе дорогу сперва в комсомоле, а потом – где удастся или где укажут; для других комсомол в 14 лет был просто житейской необходимостью, чтобы хоть как-то учиться, хоть где-то работать.

Но вернемся к людям и делам, близким к журналу «Гласность». Группа «Доверие», с которой долго боролся КГБ и куда входила Ася Лащивер – не только сотрудник «Бюллетеня В» и «Гласности», но главное – наш близкий друг, закончила свое существование в казалось бы гораздо более легкие времена – с появлением Леры Новодворской.

Лера имела некоторое отношение к диссидентскому движению. Поскольку она и Оля Иофе была в списке двухсот человек, составленном Петром Якиром после ареста и покаяния, за ними и еще парой их семнадцатилетних приятельниц установили круглосуточную слежку (пешком и на машинах) и, в конце концов, смогли их обвинить в «замысле» написать и распространить какую-то листовку. Все были посажены в Казанскую спецбольницу, откуда Лера, написав, что сожалеет о содеянном, раньше своих подруг вышла и категорически перестала общаться со всеми старыми знакомыми, «которые ее сбили с правильного пути».

Ко времени объявления перестройки внезапно выяснилось, что в ней скрыта бешеная энергия, и для начала на квартире у новой приятельницы она затеяла семинар «Демократия и гуманизм». Семинар был интересный, приглашались туда докладчики по общеобразовательным темам и молодые люди из группы «Доверие» и даже из «Перестройки» все чаще стали туда приходить.

Но когда многие политзаключенные вернулись в Москву из лагерей и тюрем, слышнее стали голоса не «комсомольцев-добровольцев» под черными знаменами, а реальных